«В тот год ленинградские дети повзрослели очень быстро. Маленькие серьезные школьники вменили себе в обязанность разделить со старшими товарищами все тяготы «военной работы» в оккупированном городе. Они помогали всем, чем могли помочь в свои нежные лета, и держали «боевые посты» до тех пор, пока голод окончательно не свалил их с ног...
Семья наша на троих получала 500 грамм блокадного хлеба... Маму я просила, чтобы она резала мне хлеб маленькими кусочками — тогда его казалось больше. Утром и вечером мы ели хлеб с кипятком, а днем мама варила из него кашу-тюрю. Были в «меню» и клей, и ремни, и жирная, как творог, земля — мама лепила ее в форме пирожков... Однажды по дороге в столовую папа упал и больше не поднялся. В целом, от голода в Ленинграде мы потеряли около тридцати родственников… Первыми умирали дети — это было особенно страшно. Я своими глазами видела, как в предсмертной агонии метались по кровати кости, обтянутые кожей — мои двоюродные сестры...
Но Ленинград и ленинградцы жили даже в таких нечеловеческих условиях. Люди боролись за город... Даже театры и другие учреждения культуры в это жуткое время продолжали функционировать... Помню, как слушали в филармонии концерт Шостаковича... В зале было очень холодно, но никто этого не чувствовал... По окончании концерта зал аплодировал стоя...
27 января 1944 года блокада была снята окончательно... Ад остался позади. Счастье и радость людей были неописуемы. Трудно объяснить, как в столь страшных условиях блокадного бытия мы смогли сохранить мужество, стойкость и самоотверженность. Мысль о том, что любой ценой мы должны отстоять Ленинград и одержать победу, стала состоянием души. До сих пор это небывалое ощущение поражает и восхищает меня».